Лена, Даша, Елена

- приемные дети

Взрослые приемные дети

 

В Семейном Кодексе Российской Федерации есть несколько важных статей, которые посвящены усыновлению. В статье 139 говорится о том, что тайна усыновления ребенка охраняется законом, а лица, осведомленные об усыновлении обязаны тайну сохранять. Статья 134 позволяет усыновителям изменить фамилию, имя и отчество усыновленного ребенка. Статья 135 разрешает менять дату и место рождения. Все это - для обеспечения тайны усыновления.

Сейчас одна из рекомендаций в Школе приемных родителей – рассказывать ребенку историю его происхождения, но еще тридцать лет назад органы опеки советовали приемным родителям не травмировать ребенка подобными темами и не обнародовать факт усыновления. Усыновленный ребенок оказывался в переписанной реальности, где от него скрывали правду так долго, как только возможно. Приемные родители молчали из страха, что ребенок отвернется от них и захочет найти биологических родственников.

Но несмотря на оберегаемую тайну, однажды ребенок может почувствовать что-то иррациональное и захотеть узнать на кого он похож, или как протекала мамина беременность, и, не получив ответов, начать искать их самостоятельно. Мы поговорили с людьми, которые во взрослом возрасте узнали, что они приемные и смогли отыскать биологических родителей.

 

Лена. «Мама тебя любила, а эта тварь оставила»

Детство и юность я провела в Саратове, росла с родителями, которые не чаяли во мне души и была счастливым человеком, но иногда, на фоне всего хорошего, что было, внезапно в голове появлялся вопрос: а действительно ли они твои родные родители, Лена?

В 2015 году я прилетела в Саратов из Нью-Йорка, где живу уже больше десяти лет, потому что умер мой отец. После похорон, когда мы остались с мамой вдвоем, я неожиданно задала вопрос правда ли, что он был моим кровным отцом. Мама побелела и спросила кто мне рассказал. На вопрос родная ли мне она, мама ответила, что иначе и быть не может. Я видела, как сильно она разволновалась и решила не продолжать наш разговор.

В мои 36 лет, в 2019 году, когда в живых уже не было и мамы, я узнала, что меня удочерили. Бабушка подтвердила этот факт, и я начала поиски своих биологических родителей, чтобы узнать все о своем происхождении.

Я живу в США уже много лет, поэтому дистанционно наняла адвоката, которая действовала от моего имени в РФ. Мы выяснили, что удочерение было официальным, в деле есть отказная и данные о биологической матери, а мое оригинальное первое свидетельство о рождении впоследствии двоюродная сестра нашла в старых фотографиях. Там написана моя настоящая дата рождения, имя, фамилия и отчество. Все это мои приемные родители изменили, когда забирали меня, через сорок дней после рождения.

Мне жаль, что мы не успели поговорить на эту тему с мамой, другие родственники так и не поняли для чего я хочу найти биологическую мать и придерживались принципа: «зачем тебе это нужно, ведь мама тебя любила, а эта тварь – оставила». Моя мама действительно беззаветно любила детей, работала учителем младших классов, а я росла в любви и заботе, но я понимаю, что, если бы узнала правду раньше, многих проблем удалось бы избежать. В подростковом возрасте меня мучали вопросы почему я не похожа ни на кого из родных. Мне рассказали о бабушке, которую я никогда не видела, но якобы сильно похожа на нее. Было много иррациональных мыслей, а сейчас я понимаю, что ребенок просто все чувствует.

Я не знала, какая правда меня ждет, но запретила родственникам оскорблять мою биологическую мать, потому что это часть моего прошлого, которое изменить никто из нас не имеет власти. Мне было необходимо посмотреть на женщину, которая меня родила, поговорить с ней, задать вопросы.

В первое время после того, как я узнала, что от меня отказались в роддоме, я ненавидела свою кровную мать. Мне пришлось обратиться к психологу, мы много говорили про мои чувства и стадии принятия, и что нормально – чувствовать так.

Я нашла ее моментально, в соцсетях. Она быстро ответила на мое сообщение. Из ее рассказа получалось, что ей было 19, ему 24. Он приехал из Узбекистана, как только узнал, что она беременна – сбежал и больше никогда не выходил на связь. Все происходило в небольшом городке, откуда она приехала рожать в Саратов, в роддом, в котором работала ее тетя. По словам моей биологической матери, она не собиралась от меня отказываться. Я родилась недоношенной, меня оставили в роддоме, чтобы провести необходимые процедуры и обследование, а она уехала к себе домой на четвертый день. Больше в роддом она не приезжала, и будто бы через два месяца ей позвонили и сказали, что ребенок умер. Но я абсолютно не верю в эту легенду по двум простым причинам: если ребенок умирает, ей должны выдать его тело и свидетельство о смерти. А в моем деле, которое получила адвокат есть документ, подтверждающий факт отказа.

Я поняла, что она ведомый человек, который сильно беспокоится о том, что о ней подумают другие. Она боится правды. Как только я задаю вопросы, которые кажутся ей неприятными, она перестает отвечать и несколько недель не выходит на связь.

Сейчас она уважаемый человек, занимает хорошую должность и, конечно же не хочет признавать, что оставила своего ребенка. Тогда, в 19 лет, ей скорее всего было очень страшно, именно поэтому она уехала и за два месяца даже не поинтересовалась моей судьбой.

Через девятнадцать месяцев после моего рождения на свет появилась моя сестра, через несколько лет – брат. Недавно она рассказала им обо мне, иногда мы общаемся, но я понимаю, что у них свои правила, своя религия и взгляды, мы абсолютно чужие люди. Свою биологическую маму, я называю на «вы», а она меня зовет Кызым (доченька по-татарски).

Она приглашала меня в гости, но я пока не готова приехать и увидеть ее. Мне нужно пережить свои эмоции, еще недавно я испытывала эйфорию от того, что нашла ее и лютую ненависть, потому что не понимаю, как она могла меня оставить. Я хотела доказать, что я замечательная, что она ошиблась, отказавшись от меня. Но когда стала лучше узнавать ее как личность, увидела, что она довольно аморфная, безвольная женщина, поэтому я рада, что прожила свою жизнь с приемными родителями в нашей любящей семье.

Но правда мне была необходима еще и потому, что всю жизнь я жила с ощущением, что люди меня отвергают. Никогда не могла объяснить себе почему так чувствую. Теперь стало понятно, что это травма отвергнутого, и чтобы построить собственную здоровую семью и отношения, необходимо узнать все, что скрыто. Я много читаю по этой теме, знаю истории, когда во взрослом возрасте люди выясняют, что они приемные, начинают поиски, иногда успешно находят родителей, но это в любом случае, большая травма.

В США, конечно, совсем другой взгляд на этот вопрос, в классе с моей дочерью учатся два усыновленных ребенка, об этом все знают, никто не делает из этого ни тайны, ни события. В России почему-то считается страшным узнать о таком, тайна усыновления, которая якобы бережет психику ребенка – абсолютный атавизм, потому что ребенок не слепой. У меня были с мамой доверительные отношения, но она так и не решилась мне все рассказать. Приемные родители боятся, что дети перестанут любить их, если узнают правду. На самом деле, уважение и доверие в такой ситуации сделают отношения еще крепче. Я убеждена, что каждый человек имеет право знать, кто он, кто его кровные родственники, когда он родился – и дальше самостоятельно решать, что делать с этой информацией. Я много размышляю о том, чтобы однажды усыновить ребенка. Воспринимаю это как возможность отблагодарить жизнь за то, что мои родители удочерили меня и дали шанс прожить именно так.

 

Даша. «Стоило заказать другую девочку»

Мне никогда ничего не рассказывали о моем появлении на свет. В нашей семье вообще не принято было уделять разговорам внимание. Папа в основном молчал, мама руководила всеми делами и нашим воспитанием. Ну, как воспитанием – скорее чередованием побоев и претензий. Я выросла в обычной семье, в городе Дно в Псковской области. Город крошечный, все друг друга знают, поэтому с детства я слышала разные глупости от других людей о том, что мои родители - не мои родители. Я спокойно объясняла себе, что эти люди путают и на самом деле, имеют в виду мою сестру – девочку, которую родители взяли под опеку. Но так просто забыть их слова не получалось, потому что сильные подозрения появились у меня еще в раннем детстве: в моих документах написано, что я родилась в Тверской области, но зачем мама на последнем месяце беременности туда поехала – она не отвечала. Моя карточка из поликлиники начиналась как будто с середины, без данных о рождении, росте и весе, не было детских фотографий, не было историй о маминой беременности, вообще не было никаких историй.

Реалии были таковы, что почти каждый диалог в нашей семье оказывался поводом применить физическую силу или угрозу. В мои пять лет, в гости зашла крестная, стала со мной играть, мама наблюдала за нами, а потом сказала: «Почему эта сука к тебе идет, а ко мне нет?» В тот момент обалдела не только я, в принципе, привыкшая к подобному, но и крестная, которая спросила маму почему она так говорит о ребенке. Ответа не последовало. Сейчас я думаю, что это был тот максимум любви, на который мама способна.

Став старше, я ходила в гости к подругам и замечала, что с ними родители общаются иначе. Все, что мы с сестрой могли сделать в тот момент для себя – объединиться, чтобы не страдать по отдельности. Когда мы смеялись и веселились, маму это очень злило, нас ругали, постоянно говорили, что мы не оправдываем надежд, что мы плохие. Так продолжалось пока сестра не поступила в университет и не сказала, что будет жить самостоятельно, потому что ничего общего с этими людьми у нее нет. Собрала вещи и уехала. В следующий раз я увидела ее только через несколько лет -на маминых похоронах.

Мама заболела, когда мне было 19. Понимая, что выздороветь не получится, однажды она позвала меня к себе и сказала, что теперь я должна ее любить. Я правда старалась как могла, но у нас не было контакта, не было сформированной привязанности и даже после ее смерти я не понимала, что чувствую. Папа плакал, а я так и не смогла. Я много думала о том, что, если бы соответствовала ее ожиданиям, она смогла бы меня принять или даже полюбить. Она была красивая, высокая женщина, и ее очень расстраивало, что мой рост 154 см. Она хотела заинтересовать меня модой и нарядами, которые на ней сидели роскошно, а на мне выглядели нелепо. Наверное, им стоило заказать другую девочку. Мне хотелось ей нравиться, но ничего не получалось, а от бессилия она становилась еще строже и злее. От меня требовали, чтобы я хорошо училась и вовремя возвращалась домой, а если я делала что-то не так, всегда напоминали, что меня тут кормят, одевают и спрашивали: «Чем ты еще недовольна, тварь?»

Я не была недовольна. Мне просто не нравился формат нашего общения. Я бы не хотела, чтобы меня обзывали, орали на меня или пророчили будущее проститутки. Мама любила повторять, что я вырасту и буду «как эта». Кто такая «эта» она не уточняла. Со стороны у нас была хорошая семья, даже благородная. Но внутри происходил кошмар: постоянные скандалы, драки и оскорбления. Маме было важно, что о ней подумают, поэтому внешнюю картинку она старательно поддерживала.

После ее смерти, наверное, впервые за все годы мы стали общаться с папой. К тому моменту я жила в Пскове, приезжала к нему на выходные, но мне пришлось потратить много сил на то, чтобы выстроить границы. Сейчас он уже умеет говорить «спасибо» и «пожалуйста».

Когда мне было 25, я приехала поздравить крестную с праздником и после некоторого количества алкоголя она сказала, что больше не может молчать о том, что я приемный ребенок. Внешне я восприняла сообщение буднично, но приехав домой, ревела и в истерике звонила маминым подругам, которые подтвердили слова крестной. Всю правду я узнала только спустя четыре года: мне стоило большого труда собраться с силами, чтобы поговорить с папой, чтобы понять как организована процедура поиска, кто мне может помочь. Мне не хотелось брать на себя ответственность за то, что я узнала, но постепенно желание выяснить кто же я – перевесило.

Состоялся разговор с папой, я сказала, что все знаю, что это не отменяет его отцовства, но мне нужна вся правда. К тому моменту мне уже было известно, что ему нужно написать заявление в ЗАГС с просьбой получить свидетельство об удочерении. Он не просто его написал, а еще и свидетельство забрал, а потом позвонил мне и прочитал все, что там указано. Так я узнала, что при рождении меня назвали Верой, родилась я в августе, а не в ноябре, и меня так это потрясло, что я начала писать во все программы, которые занимаются поисками людей, потому что понимала, что теперь не остановлюсь, пока не узнаю, кто мои биологические родители.

Мою историю выбрали для программы «Зов крови», в эфир она так и не вышла, но у меня сложились хорошие отношения с редактором программы, и она прислала мне все, что у нее было. Я узнала, что моей маме было 18 лет, когда она меня родила, ее имя Елена Орлова, у меня абсолютно ее глаза, щеки и лицо. А еще узнала, что у меня есть младший брат Максим, получила ссылку на его страницу и дрожащими руками написала, что его мама – и моя мама. Мы не сразу с ним подружились, но постепенно он открылся мне, рассказал, что с мамой прожил до шести лет, в маленькой деревне под Тверью, а потом его изъяли из семьи и отдали в детский дом. Мама сначала навещала его, а потом перестала. Он говорит, что она его любила и была нормальной. Она умерла в 35, известно только, что ее долго искали и нашли мертвой в лесу. Видимо, это связано с ее образом жизни и людьми, с которыми она общалась. Максим предпочитает эту тему не обсуждать и даже не знает, где ее похоронили. Скорее всего, у нас разные биологические отцы, и никто из нас не имеет понятия, как их найти. Я рада, что мы с Максимом есть друг у друга, скоро я поеду к нему на свадьбу.

Когда я узнала, что от меня отказалась моя мама, мне стало понятно почему я не могу строить гармоничные отношения с людьми. На первый взгляд я очень открытый и общительный человек, но в личных отношениях у меня большие проблемы с доверием. Я верю, что настроение мамы во время беременности передается ребенку, у меня не было шанса почувствовать ее присутствие, ее любовь, меня не кормили грудью. Я понимаю, что это травма, с которой нужно работать. Я очень стараюсь, но не могу насытиться любовью, которую мне дают другие. Мне всегда недостаточно, и это обостряет мое чувство ненужности.

Когда я поняла, что таких людей много, мне захотелось, чтобы мы поддерживали друг друга и видели, поэтому я создала закрытый чат, где мы рассказываем свои истории и делимся опытом. Я думаю, мы все переживали бы это легче, если бы от нас столько лет не скрывали правду. Тайна усыновления – это бред. Люди сделали хорошее дело – взяли ребенка, спасли его от системы, почему нужно это скрывать?

Пока я продолжаю привыкать к своей новой жизни, мне еще больно и грустно, но я знаю, что, если расстаться со своими иллюзиями, можно принять любую правду как благо.

 

Елена. «Что угодно, только не ложь»

Я по профессии психолог, а по своей природе – человек въедливый и дотошный. Не могу довольствоваться поверхностными ответами и отговорками, возможно, потому что мне приходилось слышать их всю жизнь.

Начиная с того, что никто не мог ответить на вопрос на кого я похожа, заканчивая тем, что мама говорила, что не помнит свои роды. У меня есть ребенок, и я не могу понять как женщина может забыть свои роды. Но мама не хотела обманывать, поэтому ничего не придумала лучше. Нельзя помнить то, чего не было.

Мои родители поженились совсем молодыми, а я появилась, когда им было за тридцать. Я росла в любви и заботе, они делали для меня буквально все и очень хотели, чтобы моя жизнь складывалась лучшим образом. Интуиция подсказывала мне, что между нами есть недосказанность, но никаких подтверждений найти не удавалось.

Когда мне было тридцать четыре моя родственница во время одного семейного праздника обмолвилась, что я приемный ребенок. Подробностей рассказать не смогла и только попросила ничего не говорить маме. Удивительно, что я совершенно спокойно отреагировала, как будто услышала то, что давно знаю. Я позвонила маме, предупредила, что сейчас заеду в гости, по пути купила в аптеке успокоительное, и почти с порога попросила рассказать мне правду.

Мама некоторое время делала вид, что не понимает, о чем речь. Позже она признавалась, что боялась моих упреков. Но какие могут упреки? Она моя мама была, есть и будет. Получился вечер горьких слез: мама рассказывала, как сильно они хотели детей, как она лечилась, как дошли до отчаяния, а потом захотели усыновить ребенка. Были согласны на любого – так велико их желание стать родителями.

Маме помогала ее подруга акушерка, которая работала в роддоме и обещала сообщить, как только появится отказной ребенок от здоровой роженицы. Когда акушерка позвонила маме, мне было пять дней. Мама пришла посмотреть на меня и сразу почувствовала, что я ее дочь.

Папа был в командировке, она отправила ему телеграмму, а он в ответ попросил назвать меня Леной. Через две недели я уже была у них с измененной датой рождения, но со своим именем (позже выяснится, что биологическая мама дала мне это же имя).

Мама отдала мне все документы, которые всю мою жизнь были закопаны на даче, чтобы я их не нашла. Там было свидетельство об удочерении, отказная, написанная от руки и фамилия моей биологической матери.

Я понимала, что желание найти ее не имеет ничего общего с желанием обрести семью, у меня есть семья. Единственное, чего я хотела – знать правду и понимать свои корни. Найти ее помогли соцсети, но написать ей я побоялась. Написала ее мужу под предлогом, что устраиваю встречу выпускников, и попросила ее номер Натальи. Он дал номер. Я звонила несколько раз, но были новогодние каникулы, возможно, она была занята или в отъезде, на звонки не отвечала, а потом перезвонила мне сама. Я практически не могла говорить. Лишь сказала, что я Лена.

Увидев ее фотографию в соцсетях, я не испытала эмоций, а услышав голос – обратила внимание насколько он чужой. Тем не менее мы говорили около двух часов, она спрашивала о моей жизни. Я же хотела донести, что не осуждаю ее и хочу задать свои вопросы, чтобы все узнать. Она предложила встретиться и поговорить лично, а еще добавила, что меня воспитали очень хорошие люди.

Но встреча произошла не сразу, мы часто созванивались: она попросила разрешения звонить, и со второго разговора называла меня дочей. Говорила, что гордится мной, узнавала, как идут дела, а потом намекнула, что готова увидеться. Мы встретились в кафе, она рассказала, что случилась трагедия: она была студенткой, приехала в гости к подруге, домой возвращалась поздно, остановила машину, водитель завез ее в неизвестную местность и изнасиловал. Соответственно, сказать, кто мой отец она не может, потому что не знает его. Сначала она хотела сделать аборт, но пропустила сроки и решила, что «раз оно толкается, пусть уж родится». В этот момент я начала плакать, потому что было очень сложно слышать такое о себе, тем более что потом она рассказывала, как ждала своих следующих детей (она дважды выходила замуж, и от каждого брака – по сыну). Им она рассказала обо мне, когда поняла, что я не представляю для ее семьи никакой опасности. Я приняла эту историю, мы стали общаться, и я даже познакомила ее со своей мамой. Между ними сначала вспыхнула ревность: мама стала показывать мои детские фотографии, а Наталья – биологическая мать сказала, что благодаря ей у моей мамы появилась я. В свою очередь мама напомнила, что я такая именно потому, что меня воспитывала она. Со временем мы стали общаться спокойнее, никто не имел претензий, а я даже стала поддерживать отношения с братом.

Но спустя некоторое время я встретила преподавательницу из ВУЗа, в котором училась сама, и моя биологическая мама когда-то там училась. Преподавательница уже пожилая, но с хорошей памятью, сказала, что помнит эту студентку, потому что она много врала. Однажды после каникул она вернулась без живота и сказала всем, что ребенок умер. Но немного позже в деканат пришло письмо из роддома, где сообщалось, что студентка такая-то родила ребенка и его отдали на усыновление. Тогда собрали педсовет, на котором решили, что ее нужно отчислить, потому что она будущий учитель, но такая личность не может учить детей. Доучилась она уже позже, на заочном отделении. Сейчас она продолжает работать в школе, пользуется большим уважением и заработала репутацию прекрасного педагога и человека.

После рассказа учительницы я позвонила Наталье, чтобы она прокомментировала, но она лишь удивилась, что я не перестаю искать. Я могла бы поддержать любую ее легенду для мужа, коллег или кого-то еще, но для меня важно знать правду, именно поэтому я и хотела ее найти, а получается, что она снова лжет. Несколько недель мы не общались, потом она позвонила и выдала третью версию, по которой она познакомилась в парке с красавцем, у них была случайная связь, она забеременела, но сказать в институте, что бросила ребенка, не могла, поэтому придумала, что он умер. По любой из версий, она ничего не могла сказать мне про отца, а слушать ее вымыслы у меня не осталось сил, и сейчас я отвергаю ее именно из-за лжи. Мы не общаемся уже год. Я не жалею, что нашла ее, но меня бесит, что я так и не добилась правды. У меня нет на нее обид, но чем дольше я общалась с ней, тем ценнее для меня становилось понимание, что я выросла в семье с совсем другими ценностями.

 

Мнение специалиста

Ольга Калинина, клинический психолог, травматерапевт

 

Наблюдая, как проявляется схожесть детских реакций, когда мы говорим о травме покинутого, я бы хотела отметить важность комплексного подхода. Да, знать свою историю и корни – важно, но ошибочно думать, что это путь исцелить себя. Скорее, это фрагмент работы, процесс когнитивного осмысления, когда можно получить ответы на свои вопросы, восстановить логику, правду, но не испытать облегчения и счастья. Для этих процессов необходим дополнительный пласт работы – психотерапевтический, чтобы понимать свои реакции и чувства, познакомиться с собой.

Вследствие травмы покинутого появляются проблемы, связанные с доверием и любовью, которую нужно заслужить. Честно говоря, это проблемы большинства моих клиентов. Чувство незащищенности и брошенности часто возникает в семьях, где живут родные дети и родители.

Поскольку это опыт ранний, ребенок не помнит, что именно произошло, об этом известно только тем слоям психики, из которых мы получаем телесное и эмоциональное ощущение дискомфорта. Сюда можно отнести уязвимые состояния, когда мы боимся быть отвергнутыми, боимся одиночества, боимся чувствовать себя никчемными или находимся в состоянии, когда вынуждены доказывать, что мы достаточно хороши, а если доказать не получается, значит, мы ничтожны.

Поколение детей, которым сейчас 30-40 лет – это люди, которых оставляли одних в больнице, рано отдавали в детский сад – и это тоже опыт оставленности со следами глубоких переживаний.

Но в отличие от детей с травмой раннего внутриутробного возраста, дети постарше негативный опыт могут помнить на уровне событий и способны описать, что происходило.

Всякий раз, когда человек ощущает страх быть оставленным или нелюбимым, тело воспринимает опыт прошлого как то, что происходит сейчас. Прямо сейчас что-то сжалось внутри, возникло жжение или спазм, а человек, например, занят работой и сидит перед монитором.

Когда мы начинаем работу с этими симптомами, основное, что нужно сделать -дать мозгу возможность опознать процесс, как завершенный. Метод телесной терапии хорошо помогает заметить, что конкретно сейчас, в данную минуту, ничего плохого не происходит и человек находится в безопасности. Важно воспринять себя на уровне ощущений, почувствовать, что ноги стоят на полу, осознать запахи вокруг, что голова касается мягкого кресла.

Что касается женщин, которые оставляют детей, важно понимать, что нет простых объяснений. Для того, чтобы жить со знанием, что ты оставила своего ребенка, нужно выстроить сильную защиту от этого знания внутри себя. Подобные решения не проходят бесследно, человек может ощущать себя как под анестезией, может не помнить фактов и ничего не чувствовать.

Есть один отсек психики, который ничего не хочет знать про этого ребенка, определяет его как незначительного и отвергнутого, а есть другой- в нем сохраняется тепло и заинтересованность. Эти две области психики между собой не связаны, из-за чего может казаться, что коммуникация осуществляется с двумя совершенно разными людьми.

Бесполезно сравнивать, кто страдает больше: родитель, оставивший ребенка, или ребенок, которого оставили. Базовые потребности ребенка, конечно, фрустрированы, он беззащитен и точно не виноват. Но женщина, которая оказалась в тяжелой кризисной ситуации и выбрала жизненную стратегию – избегание, которая делает вид, что ничего не произошло – страдает тоже.

Обеим сторонам необходимо отгоревать. Люди, которые не находятся в терапии, но хотят заполнить внутреннюю пустоту, чаще всего возлагают эту задачу на партнера. В случае с детьми, которые ищут своих родителей – задача на биологических родственниках. Но каждый раз, когда мы сталкиваемся с тем, что нет человека, который может залечить нашу травму, мы вынуждены обращаться к ней вновь. В самостоятельном пути нам предстоит узнать, в каком месте нашего тела травма живет, в каких мыслях и чувствах проявляется. Научиться различать эти чувства и мысли именно как реакции и следы травмы. Распознавать триггеры и выдерживать их влияние.

 

Текст: Юлия Тарковская

 

07.12.2020 11:50 8110 0


Комментарии

TOP NEWS