Жестокие игры Волковского театра

«Жестокие игры» Волковского театра меня порадовали.

Это - один из немногих спектаклей, не вызвавший у меня никаких замечаний вообще. Лишь Владимир Ильич Жельвис высказал в ходе обсуждения мысль о том, что на камерной сцене он смотрелся лучше; возможно, он прав, поскольку и на главной действие в основном происходит в ограниченной левой части пространства, остальное чрезмерно. Но это - единственный негатив, достойный упоминания. Ну ещё вопросы к выбору музыки, по большей части - не мои. Остальное всё совершенно настоящее.

Я опишу только один нюанс.

Пьеса Алексея Арбузова написана в 1978 году. В те годы автор бы на целую жизнь старше своих героев, поэтому языком их общения он выбрал несколько странную смесь высоких и низких слов, вычурную и неживую. Читая его текст я думал - кто его знает, конечно, может быть именно так и общались между собой эти неведомые мне молодые люди времён позднего Брежнева. Интересно, какой фокус понадобится постановщику для того, чтобы такая речь не выглядела ископаемым артефактом, ведь попытка откорректировать язык приведёт к необходимости, фактически, переписать пьесу.

Как это ни удивительно, никакой пластической операции не понадобилось. Этот текст - как бы игра в текст, а общение - игра в общение, поэтому форма текста важна лишь тем, что она отличается от нормального человеческого языка. Интересно, что сочетание приниженной и нарочито высокой лексики было свойственно и общению нашей тусовки второй половины 90-х, только вводными элементами в речи по понятным причинам служили военные и исторические термины.

Бережное перенесение конфликта конца семидесятых на современную сцену показало, что с тех пор ничего существенного не произошло. Детям по-прежнему нужно родительское принятие и любовь, и они по-прежнему не могут научится бескровно преодолевать расстояние между себе подобными самостоятельно. Молодые герои «Жестоких игр» проходят эту науку на наших глазах, а действующие лица второго плана показывают, что чем дальше - тем тяжелее даются такие уроки.

Отдельно подчеркну спокойный характер происходящего на сцене. Вообще настоящие трагедии совершаются буднично. Картинно гибнущий герой - исключение, суть его страдания раскрывается в высоком накале одного момента, после которого пепел выметают выступившие из смрада униформисты. Смерть самого правильного человека в этой пьесе тоже обставлена красиво, но достаётся зрителю в пересказе, а герой, поглощённый болотом, удаляется из поля зрения своими ногами в подчёркнуто неприглядном виде. Ничего страшного не произошло, актёр не ушёл на больничный по причине потери голоса, и партер не залит кровью из разорванной зубами аорты. Вместо этого мы имеем лишь молчаливое пустое место от вынутого из жизни человека, «пустоту вот здесь», которую нечем больше заполнить.

Жестокость не исключительна, вот что. Быть жестоким можно не утруждая связки и мускулы; быть жестоким - не заколоть вилкой, а сказать расчётливо холодную фразу; не наброситься с тумаками, а проигнорировать, не обругать, а отвернуться.

И для того, чтобы отказаться от жестокости, нужны большие смелость, опыт и опора на близкого человека.

Плюсом два слова о новом формате встреч Волковского с публикой. Мне показалось, что, к сожалению, при смене площадки ушла непринуждённость общения. Это связано с тем, что между зрителями и актёрами появилась рампа, тогда как в буфете всех окружало общее пространство. Фактически, это та же «болезнь роста», что и сложность существования камерной постановки на большой сцене, так что сделать тут, наверное, ничего нельзя. Остаётся порадоваться, что я был свидетелем прежнего, и что театр вообще меняется. А если желающих участвовать в разговоре стало больше - значит меняется к лучшему.

28.11.2016 15:28 866 0