Григорьев Евгений

- кинорежиссер

You Rock

Уже полгода в России с успехом идёт фильм «Про рок», наконец, теперь его можно увидеть и в Ярославле. Когда фильм гремит на всю страну, неизменно кажется, что есть секрет, который режиссёр разгадал. Мне хотелось про этот секрет всё узнать, поэтому я ухватилась за возможность поговорить с режиссёром картины Евгением Григорьевым. К моей радости, выяснилось, что секрета нет. Есть любовь и желание найти себя, через жизни людей, которые иногда поют.

 

 

 

Жень, давайте от названия фильма пойдём, что для вас такое рок, специфический образ жизни, социокультурный феномен или что?

Это судьба, прежде всего. Меня рок, как направление музыкальное интересует только во вторую очередь, и, наверное только потому, что я родился в определённое время в определённом регионе нашей необъятной Родины и жил рядом с определёнными людьми. Если бы я родился в другом регионе, с другими людьми и в другое время, то этот вопрос меня бы всё равно волновал, только направление музыки могло бы быть другим. Это могла бы быть и не музыка, а, например, современная поэзия, или писатель, или художник в глобальном понимании. И вообще, я думаю, что каждый из нас в какой-то степени художник, артдилер собственной жизни.

«Про рок» везде идёт под лозунгом фильм -антидепрессант. Вы лично ощущаете состояние общества как депрессивное и чувствуете необходимость в антидепрессантах?

Во-первых, это конечно, злой маркетинг. Ну, вы сами подумайте, как в современном мире привести человека в кинозал на документальный фильм про рок? Или даже про уральский рок, который является фактурой, которой пользуются для авторского высказывания. Конечно, нам всем нужны антидепрессанты, мы ими постоянно пользуемся: дети, девушки, секс, пляски…

То, что вы перечислили, как раз не работает.

Да, потому что, как напоминает режиссёр Сегал в «Рассказах» сексом надо про что-то заниматься. И танцевать надо про что-то, и жизнь свою проживать про что-то. Мы же все в поисках того, куда деть собственную жизнь и как её не прое… И как себя услышать в потоке того, что ты будешь не моден, но при этом делаешь то, что ты хочешь.

Можете в качестве иллюстрации назвать фильм, который для вас является антидепрессантом?

«Форест Гамп», «Красота по-американски», «Проверка на дорогах» Алексея Германа – это сходу, если подумаю, то ещё десяток назову.

Мне кажется, что успех неигрового кино, с точки зрения зрительского внимания определяется тем, удалось ли режиссёру рассказать историю так, чтобы зритель впал в доверие. И вот если он доверяет, то уже погружается в картину и готов о ней рассуждать.

Получилось ли у меня вызвать доверие, вы поймете, когда кино увидите. Я не стремился его вызвать, я исключал возможность его не вызвать. Это очень важно: не надо стараться понравиться, надо стараться не вызвать недоверия. Весь настоящий кинематограф – художественный то есть, имеет систему образов, а игровое это кино или нет – это всего лишь виды кинематографа. Оно может в равной степени быть увлекательным или нет. Просто документальный материал капризнее, он не позволяет делать дубли. Мой любимый образ – океан жизни, он перед тобой, и ты на сёрферской доске, ты можешь проехать по очень крутой волне, но она же может тебя убить. Ты постоянно реагируешь на океан, ты чувствуешь его всем существом, но изменить ты ничего не можешь. А вот пытаться сохранить собственный замысел в этом океане – да, но это тяжело. Неигровое кино, как ни странно, если оно сделано хорошо, если оно получилось, то оно со временем становится ценным. Время стирает с плёнки налет идеологии, публицистики, если она каким-то образом вкралась туда, и нам становится интересно наблюдать походку, причёску, как выглядели здания… Герману удалось сделать что-то невероятное для меня, так же, как удалось сделать Андрею Арсеньевичу Тарковскому и Андрею Сергеевичу Кончаловскому в фильме «Андрей Рублёв». Киношки стареют, кинофильмы – никогда.

То, чем живет кинематограф сейчас, сможет ли через 50 лет стать интересным нашим внукам? Нам есть, что добавить к уже сказанному? Да, у нас есть технологии, но есть ли у нас новые смыслы?

Это и есть самый большой вопрос к нам всем. Понимаете, наука и искусство по приказу не рождаются. Это первое. Второе, в биологии есть два фундаментальных закона, они оба важные. Первый закон гласит: любой организм стремится к постоянству внутренней среды. Поэтому у нас давление 120 на 80 и температура тела 36, 6, но второй закон гласит следующее: никакое развитие невозможно без нарушения закона постоянства внутренней среды. Зубы у ребёнка режутся – температура поднимается. Рост невозможен без разрушения постоянства. А мы постоянно цементируем собственную культуру – у нас всё лучшее в прошлом – Гагарин, Победа, БАМ, а впереди как будто бы только возня. Это ведь не так.

Им раньше тоже казалось, что впереди возня?

Нет, конечно же нет, и художнику никогда так не кажется. Человеку, который может перешагнуть через границы – собственные, государства, который может смотреть на собственный замысел с Луны. Будущее – причина настоящего. Как мы себе представляем будущее, так мы ведём себя в настоящем. И когда мы задумываемся о собственной судьбе, мы каким-то образом пытаемся увидеть собственное будущее. Начинает настраиваться внутренний барометр, ведь мы же сотканы из чего-то: из среды, ген, родителей. Из опыта. Человеческий опыт неудач надо помнить. У нас все классные в Инстаграме, а что за спиной у каждого у нас? Всё разное, и мы ничего не знаем друг про друга. И мало интересуемся.

Верно ли я понимаю, что ваши герои и ваши фильмы – это ваша собственная попытка через них увидеть себя?

Ответ будет бессмысленным, вы всё увидите. Ответ прямой – в первом титре.

Мои друзья делают в Ярославле киноклуб «Докер», и я наблюдаю, как это трудно, потому что люди не понимают, зачем смотреть документальное кино. При этом в Москве ваш фильм идёт с успехом, сейчас идёт фестиваль документального кино, где нет свободных мест. Почему? Это разница столицы и провинции?

Я не думаю, что Ярославль – провинция. У вас очень приличный театр, рядом Кострома, где есть «Станция» (арт-площадка, прим. автора). В Москве больше ВУЗов, людей в десятки раз больше, но если вы думаете, что собрать Докер в Москве легче, чем в Ярославле – вы ошибаетесь. Это всегда очень трудно, потому что по-настоящему классное и крутое делать всегда трудно. Нет культуры смотрения, нет апологетики неигрового кино. Апологетика шашлыка существует и апологетика посещения концертов певца Михайлова тоже, а откуда взяться неигровому кино в стране?

Получается, вы рискуете?

Дело в том, что другой жизни не будет и то, что делаем мы – это не для чьего-то спасения. Я таким образом устраиваю собственную жизнь. Я так хочу её проживать. Для меня неигровое кино – способ проживания жизни. У меня есть театр, и я жду, когда Кирилл Серебренников, наконец, выйдет из заточения. Верю, что в Канны он поедет. Бенефициар моих усилий в равной степени я и тот, кто приходит в зрительный зал. Я не могу изменить цены на нефть, не могу уладить ситуацию в Сирии, но я точно могу попытаться собрать классный зал и найти людей, с которыми мне интересно жить в одной стране. Они должны быть своенравны, я им могу даже не нравиться, это совершенно не имеет значения. Неигровое кино – это вещь которая тебя формирует. Зачем читать книги или слушать музыку? Баху всё равно, слушаешь ты его или нет, это тебе должно быть не всё равно слушаешь ли ты Баха.

Опять же, по Ярославлю я знаю, что есть традиция обсуждать неигровое кино после сеанса. Вы находите, что у людей есть потребность говорить и обсуждать?

Зал обучает тебя смотреть кино. А дискуссия – это возможность быть сопричастным. Не каждый фильм можно обсуждать сразу, меня иногда смущают эти обсуждения, но, с другой стороны, если люди хотят поговорить и у них есть вопросы… Так мы и становимся согражданами, когда у нас есть повод что-то обсудить. Мы делаем показы в небольших городах и совершенно очевидно, что мы перестали общаться друг с другом. Единственное место, где мы общаемся – это касса «Красного и Белого», «Магнита» или «Ашана» или запрещённые митинги. Но это ведь не всё, что мы хотим? Судя по всему, мы хотим общаться на темы нашей собственной жизни, мы все хотим говорить про себя, а неигровое кино даёт эту возможность и узнавать, и идентифицировать себя, и думать про собственную жизнь.

После тех сценариев, которые предлагает жизнь, хочется ли вам работать в жанре игрового кино?

Не все замыслы можно реализовать с помощью неигрового кинематографа. Например, антиутопию или утопию снять довольно сложно. Вообще, каждому замыслу можно найти самое подходящее для него воплощение. Это может быть спектакль, я с удовольствием работаю в театре. Это может быть неигровое кино, социальная реклама, пост в фейсбуке. Если мысль довольно коротка, не стоит на неё тратить ресурсы, время, деньги – можно ограничиться твиттером. Вот один человек на Земле даже внешнюю политику там ведёт.

У меня есть мысли об игровом кино, если хватит энергии, то уже в этом году мы снимем короткий метр. Есть полный метр, надеюсь, мы успеем податься на господдержку, и тогда он случится в ближайшие три года, если я буду жив-здоров.

Я не хотела совсем затрагивать вопросы, касающиеся денег, но вы сами об этом заговорили и теперь я не могу не спросить. Когда речь идет о гранте от государства, от нашего государства, вопросов сразу возникает много. Если я, государство, даю вам деньги, значит, я, государство, могу сказать, как и про что вы снимать можете, а каких тем лучше не касаться.

Нет, это не так. Государство вмешиваться не может. Может посчитать, что это не укладывается в культурную политику. Государство не даёт сто процентов бюджета. Бюджет фильма «Про Рок» – 8 миллионов, первые деньги были мои личные – 700 тысяч рублей, государство дало 1 800 000, с помощью краудфандинга мы собрали 600 тысяч, а все остальное мы заработали. Это нормальная история, когда ты собираешь деньги из разных источников. Во всем мире государство поддерживает кинематограф.

Хорошо, но если мы берём деньги у государства, имеем ли мы право на то, чтобы критиковать действующую власть?

Вы меня удивляете! Государство у нас демократическое, надо этого держаться. Не надо делать вид, что мы в это не верим. Понятно, что брать у государства деньги опасно, и где сейчас Кирилл, который поставил «Сон в летнюю ночь», на котором я был трижды. И понятно, что всё это вещи связанные, но деньги, которые даёт государство – это наши налоги, и я не думаю, что если мы говорим о культуре, что её задача критиковать государство. Её задача – развивать общество. У меня постоянно ощущение, что нужно говорить о норме. Есть свобода вероисповедания, сексуальной ориентации, свобода мысли, свобода распространения информации – и это норма, которую мы почему-то начинаем подвергать сомнению сами, например, такими вопросами. Если что-то государству не понравится – это его проблемы. На экране матерятся не потому, что так хочет художник в неигровом кино, а потому что на улице матерятся и в кабинетах матерятся. И законом о запрете мата, мат в стране не искоренить. Как разговаривали люди на нём от Кремля до самых до окраин, так и разговаривают. Поэтому задача культуры – развитие общества, а творчество – это территория свободы, потому что если свободы нет, то творчество превращается в пропаганду. Пропаганда никогда не развивает общество, она его может консолидировать, сохранять постоянство внутренней среды, но она никогда не будет развивать.

Возвращаясь к названию фильма. Мы разговаривали про часть, которая связана с судьбой, давайте обратим внимание на часть, которая связана с музыкой. Если речь идёт о России, то какую рок-группу вы бы отметили в первую очередь?

Я знаю довольно много рок-групп, но так получилось, что моя любимая группа – «Смысловые галлюцинации» – уже не существует. Я вырос вместе с ними и видел, как они пробивали головой дорогу, я наблюдал, как менялась Юля Чичерина. Вот они, наверное, составляют в эмоциональной памяти самое главное вместе с Виктором Цоем, которого я первый раз услышал, когда мне было 12 лет. И мне всегда было интересно: зачем они это делают? Ну, понятно, чтобы девчонкам нравиться. А потом-то зачем?!

У России есть музыкальное международное будущее?

Я думаю, что без текстов нам будет гораздо проще покорить и удивить планету. С текстами сложнее, ойкумена русского языка очень маленькая, и она всё сжимается и сжимается как шагреневая кожа, и очевидно, что доминирующие языки китайский и английский, от этого никуда не деться. Я не думаю, что нам особенно нужно беспокоиться за своё место в мире [будущем]. Нам уже давно пора беспокоиться за место в мире, в котором мы живём. Россия – это космос. Я недавно ответил на вопрос, как обустроить Россию. Можете спросить меня, я отвечу!

Как обустроить Россию?

Никак. Это вредная идея. Обустроить Россию невозможно, её можно только обживать. Есть оазис, а потом долго-долго холодно и темно, а потом раз! – и Новосибирск, потом опять холодно и темно, потом бам! – Красноярск, дальше снова холодно и темно. Маленькие оазисы можно обустраивать, но задуматься нужно о самом месте. Наше место в мире и так весомо, и когда мы говорим о русской музыке, я могу сказать, что если она будет развиваться внутри, то перевести текст на английский и спеть его – у группы «Тату» получилось – возможно и ничего в этом страшного нет. Есть масса талантливых людей, у нас бездонная страна для сюжетов и замыслов. Ни с одной страной в мире не случалось того, что с нами случилось за последние 150 лет, но до сих пор никто не сделал работу над ошибками по поводу Советского Союза. А может быть, прав был Маркс, что империалистические войны – наш финал. Это же все вопросы, которые к нам имеют прямое отношение.

Вы делаете ставки на просвещение? Таким образом сможем обустроить Россию?

Я думаю, что это единственный путь. Нужно делать предметом заботы – человека, и человек потом отдаст всё обратно. Мы должны заниматься человеком.

Да, должны, но есть ощущение, что даже если мы станем внедрять мысль, что человек ценен и важен, сам человек в это не верит.

Все лучшие люди, которых я встречаю, они конечным «выгодоприобретателем» своей деятельности видят себя и другого человека. Они помнят простые вещи: в гробу карманов нет, чешский сервис и Hyundai Solaris в гроб не положишь. У нас у всех огромный запрос на то, чтобы перестать быть одинокими в мессенджере, я в это верю, но за усы в рай никого не затащишь, тем более, никакого рая нет. Мне 39 лет, я понимаю, что лучшие времена могут не наступить, у меня не будет больше возможности прожить эту жизнь. Я должен её жить, пытаться это делать хоть как-то. 

Общалась и записала интервью Юлия ТАРКОВСКАЯ

 

17.04.2018 09:03 402 0


Комментарии

TOP NEWS